FeverFantasy

Они повсюду.
Заполняют весь мой разум, проникают в самые потаенные уголки сознания.
Голоса.
Они же мне только кажутся, верно?..
…
Все мы рождаемся и умираем в одиночестве, наедине с самим собой. Но в этой пустой комнате я не ощущаю себя мертвой. В этой пустой комнате я вообще себя не ощущаю.
Голые стены будто бы ненастоящие, и спокойствие тоже кажется слишком наигранным. Чувствую себя так, будто валяюсь посреди еще теплого, едва выпавшего снега. Снега, которого в своей реальной жизни я никогда прежде не видела.
В такие моменты голоса внутри меня опускаются до легкого, ненавязчивого шепота. Но я боюсь, что однажды они и вовсе исчезнут, оборвут мою и без того хрупкую связь с внешним миром.
(Просто я боюсь умереть в одиночестве.)
…
Эта комната пустая. Разреженный легкий воздух здесь так и дышит пустотой, и мое дыханье – единственное, что заполняет эту комнату.
Стены здесь жесткие, шершавые, будто бы картонные. Они неживые, хрупкие, как засохший цветок над чьей-то неухоженной могилой. Кажется, дотронешься – стены падут, разрушится иллюзия, исчезнет мираж и пропадет самое главное, что у меня есть.
Одиночество.
…
- Давай помогу. – Голос появляется из ниоткуда. Возникает сам собой, из пустоты. Снова другой, непохожий на предыдущие голоса в моей голове.
Сначала я не понимаю, что имеет в виду этот голос, но осознание медленно нисходит на меня, когда внезапно я чувствую облегчение. В нос ударяет резкий запах рыбы – такой знакомый, родной – и тепло знакомого тела. Я не помню, чье ее это тело, но знаю одно – сейчас я не одинока.
Глаза закрыты, и я невольно начинаю улыбаться.
Резкий вдох, и легкие как по приказу начинают заполняться кислородом. Я чувствую, понимаю, что это кислород, потому что в той – пустой комнате – его не было. Там вообще ничего не было.
Кожу ласкает приятный холодок, возможно, даже дождь. Но мне кажется, что я провела столько времени в этой пустой комнате, что дожди уже давно были пройти. Хотя нет. Столько бы я не продержалась.
- Все хорошо, Реджи, все будет хорошо…
Но это не ко мне обращается этот голос – к моей внешней оболочке. Неживой, холодной, покинутой. Разве не они тогда заперли меня в комнате? Оставили одну.
И если бы я могла, я бы открыла глаза, чтобы только посмотреть на них. На тех, кто запер меня в этой пустой комнате.
К голому телу прикасается что-то склизкое, неприятное и даже жесткое. По запаху узнаю – мой старый желтый дождевик. У Фила был такой же.
А, может, это и не мой вовсе дождевик – его – Фила.
Я хочу сказать, чтобы они сняли с меня эту дрянь, но затем – невовремя – вспоминаю: губы зашиты толстыми нитками, и я даже если захочу, ничего не смогу сказать.
Чужие руки прикасаются к моему чужому телу, и голосов теперь слишком много. Среди всех незнакомых слов различаю только свое имя, только это скользящее «Реджи», которое кто-то как бы между прочим произносит в своей речи.
Мне хочется спросить, какого черта?.. Что здесь вообще происходит? Почему меня никак не хотят оставить в покое?
И моя жизнь, она как извилистая тропинка в диких джунглях, она ведь где-то обрывается… Может, я уже умерла? Одна, забившись в угол своей пустой комнаты?..
…
Это все я придумала. Взяла чистый лист бумаги и затупившийся карандаш и нарисовала эту пустую комнату. Три стены – четвертой не видно – ровными черными прямоугольниками и потолок – толстыми грубыми штрихами.
А затем в этой комнате я нарисовала себя.
Я зажалась в углу комнаты, точно раненное животное, невидимый ветер разметал по лицу черную копну непослушных волос и взгляд, как у сумасшедшей, ни на чем не задерживающийся, смотрящий не на стены, а как бы сквозь. Губы прокушены от долгих часов страха, под глазами синяки – так долго я не спала.
На этом рисунке в комнате я одна. И я придумала эту комнату тогда, когда жить стало невыносимо.
…
Я не рассчитываю на счастливый конец, не представляю себя вне пределов этой комнаты. Когда я попала сюда, это был билет в один конец. Обратной дороги нет. Я надеюсь, что нет.
Все же что бы там ни думали, что бы ни говорили, отвернуться от жизни – это просто. Это как начать все с чистого листа. Неплохо, а?
От недостатка кислорода я захожусь в кашле, который мгновенно отдается гулким эхом от тонких серых стен. И это всего лишь вопрос времени, когда весь этот ад закончится, когда мне, наконец, дадут вздохнуть спокойно.
Я жду, пока отступят голоса и пока прекратятся эти два звука. Высокий и низкий.

*

На мгновение мне кажется, что я вижу перед собой его старое морщинистое лицо, но идущий впереди меня Фил, похоже, не замечает.
Это было два года назад, но я помню все настолько четко, будто бы это произошло вчера. Один из последних засушливых дней, обмелевшая Мадейра с редкой рыбешкой. Духота стояла такая, что, казалось, вот-вот расплавишься.
На тощей шлюпке, чем-то напоминающей костлявый скелет барракунды, мы вышли в один из последних рейдов, чтобы обследовать линию вдоль морского побережья, которое в преддверии муссона, для рыб совпадавшего с брачным периодом, просто-таки кишело всякой живностью. В такие дни можно было наловить столько рыбы, сколько за все месяцы засухи вместе. И была только одна проблема, только одна маленькая опасность.
Муссон мог прийти совершенно в любой момент, принеся с собой грозы и смертоносный шторм. Поэтому уйдешь – не знаешь, вернешься ли.
Дорога к пирсу лежала между двумя опасно накренившимися обломками от бывшей когда-то величественной и непоколебимой скалы. Судьба ли это – шаман говорил, судьба, – или нет, но солнце всегда вставало и садилось ровно в этой расщелине.
Но в тот день, подойдя к пирсу, я поняла, что «Ночная легенда» - так называлась шхуна Мэта – старого друга моего отца – на которой мы обычно и выходили на так называемую «охоту» - уже снялась с якоря и отошла ярдов на десять от берега. Судно было старым и местами уже совсем износилось, но мы любили старушку «Легенду». Мой первый рейд состоялся именно на ней. Тогда она казалась мне настоящим титаном морей, но время проходило, я росла, и вместе с тем ветшала «Ночная легенда».
Не раздумывая, я с разбегу сиганула прямиком в остывшие воды ночного океана. Вода тут же залилась в глаза, в уши, но в целом ощущение было настолько приятным, неповторимым, с доброй примесью адреналина, что губы сами собой растянулись в блаженной улыбке. Тогда я старалась не думать о возможной опасности – некрупных, но все же опасных тихоокеанских акулах.
Я гребла руками как заведенная, но заветная корма все не приближалась и даже, наоборот, постепенно отдалялась. Увеличив скорость, я стала постепенно настигать уплывающую шхуну. Мотор был слабый, старый, едва бурчащий, и, наверное, только это тогда позволило мне догнать «Легенду» и без труда взобраться на борт, хотя теперь я думаю о том, что лучше бы лодка тогда уплыла без меня.
На судне никого не было: штурвал одиноко мотался из стороны в сторону под порывами сухого морского ветра. В опустившихся сумерках я едва могла разглядеть корму, заваленную всяким хламом: старыми лесками, уже не годившимися для рыбалки сетями и прочим старьем. Но самого Мэта нигде не было.
Я набрала в легкие побольше воздуха и что было сил выкрикнула его имя, но порывистый ветер тут же проглотил мой возглас. Сердце начало бешено колотиться, так быстро и так стремительно, что уши начало закладывать. Морская болезнь? Увольте. Какая болезнь остановит Реджи исполнить свое обещание?
Разрываясь между желанием обсмотреть трюм и развернуть шхуну обратно к берегу, чтобы ее нечаянно не унесло в открытый океан, я все же решила сначала выполнить последнее, ибо надвигающиеся тучи не предвещали ничего хорошего. Из всего возможно времени муссон решил выбрать именно этот час.
Мне кое-как удалось стянуть паруса, со всей дури дернув за крепежные канаты. Один канат пришлось даже держать зубами.
Первые капли дождя упали на мою кожу и с шипением начали растворяться. Чертыхнувшись, я полезла в трюм, едва держа равновесие.
И я нашла его там. С перерезанным горлом и одиноко устремленными куда-то в пустоту глазами. Мэт казался таким же живым и реальным, как и когда с утра мы столкнулись с ним около «Круглолицего Дерека» и он, в привычном жесте приподняв шляпу, напомнил мне, что у нас сегодня, возможно, будет последний рейд в этом сезоне. Он еще что-то говорил про осьминогов, но я плохо запомнила. Наверное, думала о чем-то своем. Единственное отличие того Мэта от этого – тоненький надрез на шее, из которого лениво вытекала уже начавшая запекаться кровь. Воротничок прежде чистой светлой льняной рубашки был насквозь пропитан бурой жидкостью.
Они – те, кто убил Мэта, - не взяли с лодки ничего – на шее старого капитана «Легенды» все еще одиноко болтался позолоченный кулон нелепой формы с выгравированными на лицевой стороне отрывками из старинных рукописей. И они – кто бы они ни были – просто убили его. Совершили убийство ради убийства.
Я не хотела больше смотреть на мертвое, развалившееся тело Мэта, да и морская болезнь давала о себе знать, так что я, не помня себя, выползла обратно на палубу и легла, свернувшись калачиком и вдыхая пары свежего дождя. Как долго все мы ждали этого муссона. И Мэт ждал… Святые духи, Мэт этого так ждал!..
Когда «Легенду», наконец, прибило к берегу, я услышала голоса. Были ли они реальными или же только бредом, рожденным моим воспаленным сознанием, я не знала, но думала только о том, что они, возможно, когда-нибудь придут и за мной. Просто убить.
Грудь сотрясалась от беззвучных рыданий – там будто бы образовалась огромная черная дыра, и там, где еще совсем недавно билось живое сердце, теперь была только пустота. Одиночество.
Тогда меня нашел Сол – розовощекий бармен из «Круглолицего Дерека». Позже он рассказывал мне, что его удивило, что «Легенду» вынесло на один из диких пляжей южного побережья, поэтому он и решил пойти на разведку. У Сола всегда были грубые шершавые руки, все в мозолях, и именно по этим рукам я узнала его, когда он выносил меня с лодки. Если бы не он, я не знаю, как бы я выбралась тогда.
Но его лицо – покинутое лицо Мэта - потом слишком долго преследовало меня по ночам, заставляя просыпаться в поту и застывшим криком на губах.
И даже сейчас, уже два года спустя, мне постоянно кажется что его одинокие глаза постоянно смотрят на меня откуда-то сзади.
И Фил, похоже, уже научился чувствовать меня даже на расстоянии. Неожиданно он останавливается прямо посередине тропы, ведущей с холма, и резко оборачивается в мою сторону. Бровь вопросительно изогнута, в глазах невысказанное беспокойство. Наверное, он думает, я сумасшедшая. Да, точно. Одинокая и сумасшедшая.
- Все в порядке, Реджи? – спрашивает.
Не в силах ответить на его взгляд, я молча киваю. Не хочу, чтобы он знал. Друзей ведь не посвящают в свои проблемы. Они на то и плоды воспаленного сознания, чтобы наслаждаться ими в одиночку.
Не правда ли?

Все мысли сюда =>